Одинокая обувь

В 6 лет Марину отдали в танцкласс при доме культуры. Учительница Галина Петровна была очень строгой. Она била чёрной туфлей на каблуке-шпильке девочек из старшей группы и швырялась кассетами. Однажды красивая Ира пришла на занятие со жвачкой. Галина Петровна попросила выплюнуть жвачку ей в ладонь, после чего размазала её в Ирину чёлку. Марина была неуклюжей девочкой. Красный гимнастический костюм был ей немного велик. И ей не нравилась долгая возня с ним, когда Марина ходила в туалет дома культуры. Старшие девочки тайком курили в окно, обсуждали мальчиков и высмеивали малышей за их неопытность. Марину ставили на мелкие роли грибочка, зайчика или самой дальней и самой незаметной снежинки. Ей особо, впрочем, и не хотелось лезть в авангард. Не нравилось быть на глазах у всех. Зато ей нравилось приходить одной за кулисы и вдыхать пыльный запах давно не мытых деревянных полов на сцене, или забираться в подсобку и рассматривать старые афиши. Горячий воздух от продолговатых напольных ламп навевал ей картинки о жарких странах, караванах с верблюдами и красивыми, изящными и плавными женщинами. Иногда она представляла себя именно такой: гибкой, нежной, желанной. Но в зеркале танцкласса она всегда натыкалась на нескладную, угловатую, несмелую девочку с тонкими косичками и испуганными глазами.

Танцкласс распустили через год по причине беременности и декрета Галины Петровны. В 8 лет Марину отдали в музыкальную школу по классу народных инструментов. Взяли у тётки огромный серый перламутровый баян с западающими там и тут кнопками, купили чёрные лаковые туфли для выступлений с оркестром. А белые чешки — элемент и костюма грибочка, и зайчика, и снежинки — вынесли на помойку.

Марина выросла в хрупкую, нежную, несмелую и очаровательную женщину. Она не танцует, не играет на музыкальных инструментах, зато обворожительно поёт для всех посетителей Мариинского театра, изящно и шустро порхая меж вешалок гардероба и выдавая утонченным гибким дамам и харизматичным вежливым мужчинам шубы и пальто. Марина счастлива. Хотя иногда она рисует в мечтах ту свою другую жизнь, которая могла бы случиться, если б учительница не закрыла свой танцкласс.

Борис Андреевич был очень серьёзным человеком. У него была своя маленькая, но гордая фирма по установке видеоконтроля и охранных систем, добрая жена, трое детей и даже один внук. Борис Андреевич был тяжеловесен и броненосен, за что все друзья звали его Носорог. У него было три строгих костюма: черный, тёмно-серый и коричневый, представительный чёрный автомобиль и большая коллекция старинных серебряных монет, которые он собирал с особой тщательностью. Весь окружающий мир ждал от него тщательно обдуманных решений, крупных шагов только вперёд, чистых и отглаженных рубашек и уверенности в завтрашнем дне. Борис Андреевич и жил так, но иногда он чувствовал, как ему не хватает лёгкости, а порой и куража.

Однажды он шёл мимо спортивного магазина и увидел на витрине яркие кроссовки. Он тут же вспомнил то ощущение полёта от бега на короткие дистанции, которые испытывал в детстве. Ему стало хорошо и легко. И под влиянием внезапно сошедшего на него куража он купил эти красно-жёлтые кроссовки. И начал бегать поздними вечерами. Закидывал кроссовки в багажник и уезжал на заброшенный стадион, где его никто не знал. Он нарезал круги в этих будто добавляющих ему скорости и лёгкости ярких кроссовках. Этот вечерний бег стал его маленькой тайной, целым часом, когда весь окружающий мир, и он в том числе, не требовали от него быть весомым, важным и степенным.

Через несколько лет эти волшебные кроссовки, выполнив свою самую главную волшебную миссию, развалились. Борис Андреевич повесил их на забор того заброшенного стадиона, как яркий символ своего тут присутствия и некоторого осознания и обновления. Купил в спорттоварах жёлто-зелёные кроссовки, оранжевую футболку, стал ходить на ближайший к дому стадион и даже подумывает предложить своей доброй жене съездить в Париж на музыкальный фестиваль Лоллапалуза: забыть дома все строгие костюмы, детей, внука и директорские обязательства, охрану и контроль, расслабиться, почувствовать лёгкость и, может быть, под воздействием куража на один денёк махнуть с доброй женой из Парижа в Амстердам.

У Ядвиги Никитичны всегда было на всё своё особое мнение. Про таких говорят ещё — строптивая. Но такого слова Валерик пока не знал. Если она просыпалась в плохом настроении, то день у всех был испорчен. Прям с завтрака. Валерик думал, что если б у них были крепостные, то Ядвига Никитична обязательно ходила бы колотить их вечерами, таскать девок за косы и бить лбами мужиков. Но крепостных не было, и усадьбы тоже. Была только комната в огромной коммуналке. Окно в эркере, где стоял папин стол, синий диван, на котором мама раскладывала пасьянсы, шкаф огромный, в котором была целая страна, а может мир, и в котором так любил сидеть Валерик. А Ядвига Никитична больше на кухне обитала. Заберётся на подоконник, подоткнёт длинную юбку под зад свой крепкий и давай зыркать на всех и иметь на всё своё особое мнение. Важной птицей считала себя Ядвига Никитична. Отож, с таким-то именем жить всю жизнь! Хоть и была она младше Валерика на два года, а тому в ноябре будет уже пять, а боялся он её, и всех девочек впридачу. От того и жил в основном в шкафу. А папа — за столом, а мама — на диване. А остальное пространство, в том числе и общая коммунальная кухня, принадлежали Ядвиге Никитичне.

Однажды сестра для устрашения выкинула в окно любимый валериков ботинок. Валерик вскипел, сжал кулаки, но наткнулся на особое ядвигино мнение и тут же ретировался. Слово такого Валерик, конечно, не знал. Так что просто побежал вниз во двор за ботинком, прискакивая больше на одной ноге, на той, что была всё ж в ботинке. А на обратном пути, на втором этаже внезапно и нечаянно встретил Леночку. Она тоже, как и Ядвига Никитична, сидела на подоконнике. Но как-то иначе. Немножко сутулясь и склонив голову набок. На коленках сидел у неё котёнок, рыжий и пушистый, как солнышко. И сама Леночка была вся такая лучистая и тёплая, с веснушками на носу и в одном гольфике. Второй, говорит, отдала Петьке из дома напротив. Добрая, подумал, Валерик. Позже, благодаря Леночке, он узнал, что не все девочки задаваки со своим особым мнением, что есть девочки мягкие, говорливые, смешливые и отзывчивые. Как Леночка.

Артём стеснялся всего на свете. Звонить по телефону, заходить в новые места, просить помощи в незнакомых ситуациях. И заговаривать первым с симпатичными девушками. А девушки ему нравились страсть какие хорошенькие. И сам Артём был ничего. Высокий и стройный, с веснушками на благородном носу и с мягким глубоким голосом.

Однажды он целых десять минут набирался смелости, чтоб зайти в магазин за кроссовками мечты: тёмно-синими с двумя зелёными полосками. В магазине было приятно прохладно и внезапно играл его любимый альбом Green Day. В центре стояла пухленькая девушка с белокурыми локонами. Бейджик с именем Катя говорил, что она продавец, а волнующийся воздух вокруг неё вопил, как она стесняется, робеет и даже боится. Артём, как никто другой, знал это разъедающее чувство. Впервые в жизни он решил спасти девушку из-под ждущего и даже агрессивно подталкивающего взгляда администратора. Поэтому он первый подошёл к ней, и первый спросил нужный ему размер, и первый улыбнулся, когда Катя вынесла из подсобки ярко-красную, в цвет её волнующихся щёк, коробку, и первый заглянул Кате в глаза, давая понять, что уж его-то стесняться точно не надо. И пока Артём расхаживал по магазину в кроссовках мечты, они успели поговорить о комфортности застёжек-липучек и симфоничности альбома «American Idiot».
Домой Артём решил пойти в новых кроссовках. А старые он оставил на крыльце магазина, в последний раз сложив их в стеснительную позу.

В тот же вечер он пришёл встречать Катю с работы. Она сперва зарделась, засмущалась, но внимательный, понимающий взгляд и мягкий глубокий голос Артёма прогнали предательский румянец с её пухлых щёчек с озорными ямочками. Катя расслабилась и затараторила, очаровательно прикартавливая, свою историю сражения с негодной чертой характера: именно работой в авангарде, с людьми, в магазине, верила Катя, она выгонит свою стеснительность прочь. Так и будет, подумал Артём, хотя ему помогло совсем другое.

Ира разбила Костику сердце дождливым октябрём. Пришла и сказала: не люблю, есть другой. Будто тяжёлым кулаком ударила, проделав в его сердце огромную дыру с острыми краями-осколками. Казалось, Костик даже звон услышал, с каким посыпалось его, как он думал, холодное и от того крепкое сердце. Ему всегда нравились такие барышни, как Ира, в меру крупные, шикарные даже в чём-то, блондинки, с высокой грудью и лихо вздёрнутой бровью, обещающей классный секс и прочие чудеса на виражах. Костик поклялся себе, что больше никогда… Ходил на работу, занимался своими делами, иногда прикладывая руку к сердцу, проверяя не срослись ли края, но постоянно натыкаясь на остроту оных, всё больше уверялся в данной себе клятве.

Спустя несколько лет к ним на фабрику пришла хрупкая Лида. Она стремительно бегала среди станков в ярком рабочем халатике и потрёпанных белых кедиках. Лида совсем была не в костиковом вкусе — маленькая, с тонкими чертами лица, чаще молчаливая и всегда увлечённая своим делом. Когда Лида приходила к Костику, чтобы тот помог наладить забарахливший станок, вдруг с ней вместе врывалось много тепла, света. Она что-то говорила невпопад, смущаясь, и при этом будто прикладывала к его разбитому сердцу маленькую тёплую ладошку, не боясь пораниться о тонкие края. Порой Костику казалось, что она достаёт иголку с яркой ниткой и пытается стянуть ими зияющую рану. У неё и правый кед был заштопан синей ниткой, место под штопкой расходилось, но Лида упорно обновляла шов и неистово любила свои кеды, хотя и мечтала о новых. О чём однажды в уже привычной беседе, наполненной милыми неловкостями, ерундой, теплом и одним им понятными шутками, она не преминула заметить.

Чем чаще Лида забегала к Костику уже не только по работе, а просто поболтать, тем тупее становились края-осколки его разбитого и когда-то холодного сердца, и тем больше ему хотелось приходить к её рабочему месту, помогать, просто разговаривать на обеде и проводить Лиду до трамвая и даже, быть может, зайти с ней в обувной на улице Горького и купить ей новенькие белые кедики, чтоб летала она ещё ловчее и легче, и ещё больше разносила тепло и доброту, исходящую от её маленького, но такого горячего сердца.

В 30 лет Василий Андреевич решил распрощаться с детством. Он нашёл престижную работу в международной компании, стал ходить в магазины, где продают красивые галстуки с замысловатыми рисунками, снёс на помойку старые картинки со стен в спальне, коллекцию прилипал из Дикси, содержимое коробки из-под кровати со всякими милыми мелочами и старые кроссовки. Именно с ними почему-то крепче всего ассоциировалось детство, которое он так вдруг решил из себя изгнать, чтоб стать наконец серьёзным человеком. В них он гонял вечерами во дворе с парнями в футбик, в них же лазил в сад за яблоками к деду Савелию, в них же побежал за Настей, когда та его засалила в догонялках, да так побежал, что схватил её за руку и утащил далеко за пределы двора, в тихий сад деда Савелия. И там, краснощёкий и запыхавшийся, просто смотрел на настькины веснушки сверху вниз и улыбался.

Снёс всё это добро, выдохнул и продолжил жить. Но вот засада — детство никак не хотело из него уходить. В Пятёрочке он стал собирать Стирателей, в облаках по-прежнему видел крокодилов, слонов, а иногда и бакенбардистый профиль Пушкина, а ещё любил облизывать стенки зелёной миски, в которой Настя взбивала тесто для шарлотки, и, зная такую васину милую привычку, всегда оставляла побольше теста на стенках. А ещё знала, что он обязательно испачкает в тесте нос, так что она всегда могла вставать на цыпочки и нежно чмокать его в кончик носа, как тогда в яблоневом саду: он всё пялился на её веснушки, а она не удержалась, хихикнула, вытянулась стрункой, чтоб стать выше-выше, и легонько прикоснулась губами к его озорному носу, который навсегда останется с кудрявым Васькой со звонким голосом и в стремительных кроссовках. А ещё Настя точно знала, что никакие замысловатые галстуки и серьёзные зарплаты не вытравят из человека тот особый взгляд на мир, который несут многие из нас через всю жизнь, тот особый взгляд, с помощью которого мы видим, как нам в ответ подмигивает бакенбардистый облако-Пушкин.

Надежда Борисовна всегда хотела танцевать. Правда, руки никогда не доходили. Вернее – ноги. Когда ей было 5, родился братишка Коля, а мама умерла. И Наде с папой пришлось взять на себя обязанности по воспитанию мальчишки. Когда Наде было 15, папа заболел, и Надя встала у руля семьи. Вскоре их с Колей забрала к себе жить тётя Катя. И там надины навыки и энергия пригодились: ей доверили воспитание братьев и сестёр. Одновременно с этим Надя успела закончить техникум и устроиться на полиграфкомбинат. И продолжала мечтать о танцах: она бегала в кино на фильмы, где поют и обязательно танцуют, и даже в рычании, стуке и скрипе фабричных станков она умудрялась слышать ритмы вальса, фокстрота, пасодобля. Брат Коля вырос, выросли и братья с сёстрами у тёти Кати. Надежде достались маленькие племянники и ещё активности на работе: стенгазета, культпросвет и помощь молодым кадрам. Стремительная походка, взъерошенные волосы, звонкий голос. Все удивлялись, откуда у неё столько энергии, задора, деловитости. В 45 Надежду Борисовну с полиграфкомбината сократили, выплатив 4 оклада и 5 премий. Она пришла домой, села на кухне и растерялась. Окинула взглядом стену, увешанную семейными фотографиями с многочисленными братьями, сёстрами, племянниками и даже внуками. Все фотографии сделала она сама. Ни на одной из них её не было. На ней всегда держался мир в семье. Но никогда она не была центром в ней. Никогда она не была центром для самой себя. Она согрела чайник, порезала тонкими ломтиками любимую коврижку и задумалась. Она решила остановиться и послушать себя. Времени для этого теперь было достаточно. На следующий день Надежда купила себе чёрные туфли на устойчивом каблучке и записалась в доме культуры на уроки фламенко. Сейчас Надежде Борисовне 50. Сегодня она отнесла свои туфли для танцев к мусорным бакам. И потому что каблуки совсем уже не поддавались ремонту. И потому что Лев Михалыч, добродушно улыбающийся слесарь из шахматного клуба того же дома культуры, куда Наденька ходила танцевать, предложил ей переехать к нему в просторную квартиру с балконом и подарил новую пару туфель с красной подкладкой и устойчивыми звонкими каблучками для любимых наденькиных танцев.

Накануне своего 30летия Верочка проснулась с большой решимостью сделать что-нибудь со своей женственностью. Она купила книги известных авторов, записалась на консультацию к стилисту и даже ввязалась в 30дневный женский марафон.

На дачу были отправлены практичные джинсы, уютные толстовки и смешные сандалики с ремешком, в которых она так любила гулять по городу. В гардеробе поселились обтягивающие все её достоинства платья, игривые шарфики, модный плащ и сапоги. Красные сапоги — как вишенка на торте в её страстном желании преобразиться и стать наконец-то женственной.

В режиме классической придуманной кем-то, но только не самой Верочкой, женщины наша героиня продержалась ровно 21 день. То самое количество дней, за которые, как обещали модные книги, должна сформироваться привычка и укорениться новая жизнь и новая Верочка. На 22 день Верочка прогуляла работу и умчалась на дачу. Скинув с себя тесное платье, смыв макияж и сбросив эти осточертевшие красные сапоги, Верочка нырнула в джинсы, толстовку и сандалики с ремешком и отправилась гулять в лес.

И там в лесу, оставшись наедине с собой, поглаживая себя по плечам и животу, распевая песни, Верочка поняла, что во всей этой пресловутой погоне за кем-то надиктованной женственностью она совсем забыла и потеряла себя. Забыла о том, что она любит носить и что любит делать, как она любит саму себя вот в этих самых джинсах, толстовке и сандаликах. Вспомнила, что именно в этом довольном собой состоянии она нравилась людям, находила новых друзей и проводила счастливые дни. В противовес всем тем ощущениям чуждой и зудящей кожи неудобных платьев и притягивающих совершенно не нужное Верочке внимание красных сапог.

Верочка возвращалась в тот день домой с большим чемоданом любимых старых вещей и большой и новой любовью к вновь узнанной себе: немного угловатой, но при этом уютной, стеснительной, но экспрессивной в момент переполнения эмоций, самобытной, невписывающейся в рамки модных течений и свежих трендов.

Закрывая глаза перед сном, уже 30летняя Верочка предвкушала завтрашнюю прогулку по любимому городу в любимых детских сандаликах с ремешком, которые так ей нравились и в которых она так нравилась себе.

Мама умерла, когда Виталику вот-вот должно было исполниться 20 лет. Он остался один в огромной трёхкомнатной квартире с высоченными книжными шкафами под потолок, венецианскими масками на стенах и неисправимо фыркающей маленькой конфоркой, на которой мама любила варить свой чернущий кофе. На следующий день, день виталькиного юбилея, они должны были отправиться с мамой в традиционное путешествие, в которое отправлялись из года в год вот уже 15 лет. Всегда придумывали и уезжали в интересные места.

Один в квартире Виталик находиться больше не мог. Он закрыл дверь, оставив всё как есть, и ушёл жить к подружке Лере. После Леры была Лена, потом Лиза и даже Лиля. Однажды Виталику позвонил дядя Миша, который был оставлен смотрящим за маминой квартирой. Дядя Миша срочно требовал Виталика приехать, так как в квартире сверху, т.е. в маминой квартире, творились чудеса. «Будто мама твоя надела свои любимые туфли и цокает каблучками по паркету», сказал дядя Миша, давно уже выучивший и помнивший мамину походку за 40 лет соседства.

Дверь открылась легко. Хлопнуло почему-то открытое окно, звякнув треснутым стеклом, которое мама не хотела менять, так как через преломление в нём так забавно было смотреть на дерево во дворе. На паркете посреди гостиной лежали мамины туфли, а рядом с ними сидел большущий чёрно-белый кот, явно пробравшийся в квартиру через открытое окно.

Ничего не говоря, Виталик взял мамины туфли и отнёс их в парк по соседству. Оставил их на ограде, вечно гулящими по парку, куда они с мамой в день его пятилетия в первый раз отправились в увлекательное путешествие.

Завтра Виталику исполнится 30 лет. С большущим чёрно-белым котом на плече он обходит огромную мамину квартиру, в которой сохранилось всё как есть. Завтра он отправится в новое юбилейное путешествие. С котом. А через неделю вернётся в эту светлую, добрую квартиру, сварит на неисправимо фыркающей конфорке чернущего кофе и останется здесь жить.

Сколько себя помнил, Виктор Петрович всегда мечтал о собаке. В списке собаки мечты появлялись овчарки, эрдельтерьер, лайка, колли и даже этот, как его, ну «Хатико». Никогда Виктор Петрович не хотел смешную собаку, типа мопса или бульдога, что уж там говорить о декоративной собачке.

Мечтал о собаке, но никак её не заводил. Всегда был уверен, что собаке нужен дом и человек. А Виктор Петрович со студенческих лет по общежитиям, коммуналкам, командировкам. Завод, столовая и спать. Ни времени, ни сил не оставалось.

Но собаку хотелось. В собаке Виктор Петрович видел того идеального друга, кто не предаст, кто примет тебя такого, как есть: долговязого, замкнутого, непривлекательного. Одна девушка, правда, однажды сказала Вите: «ты нравишься не только собакам!» Но, привыкший к своему вечному нахождению где-то на обочинах жизни без заинтересованных взглядов, Виктор Петрович не поверил тем девочкиным словам. Да так и остался одиноким, немного грустным, неказистым человеком.

Недавно Виктор Петрович вышел на пенсию. Скромные проводы на заводе увенчались личным праздником: Виктор Петрович снял со сберкнижки все свои накопления, продал маленькую комнатку в коммуналке и купил на берегу реки небольшой домик с яблоней и сливой в саду, лужайкой и старой будкой. Через несколько дней в будке поселился смешной беспородный рыжий щенок с хвостом-бубликом и очень игривым нравом. За первые недели Дружок сожрал кепку Виктора Петровича, подкопал яблоню и написал в старые штиблеты, что их тут же пришлось снести на помойку: пахли они невыносимо. Но души в рыжем прохвосте Виктор Петрович всё равно не чаял. Это был тот самый друг, который без всяких условностей с первого же дня полюбил своего хозяина, не замечая ни его непривлекательности, ни его молчаливости, ни его неумения строить тёплые отношения с людьми. Кстати теперь, благодаря Дружку, на Викторе Петровиче можно заметить весьма привлекательную улыбку: искреннюю и радушную; он и разговаривать стал больше: то спросит у соседки, что делать с яблоней, то сам вызовется пособить кому-нибудь, используя свой огромный слесарный опыт. А всё своё душевное тепло, которое всегда у него было, он дарит своему Другу.

Каждое утро Женя приходил на кухню, открывал окно и медленными глотками выпивал приготовленный с вечера стакан воды. Своеобразная трёхминутная медитация, во время которой он просто смотрел на дом напротив и пил воду, заряжала его правильным настроением на весь день. Каждое утро спустя три минуты, как Женя уходил из кухни, в окне напротив приоткрывалась створка: Оля выпускала гулять на подоконник своего любимого кота Рыжего Жорика. Рыжий Жорик заряжался солнцем и ещё больше рыжел, чем ещё больше нравился Оле.

Как вы понимаете, каждый день эти три минуты разделяли Женю и Олю от встречи. Но по всем законам жанра жизни размеренность даёт сбой, планы рушатся, и всё летит в тартарары. Но в нашем рассказе полетели только олины кеды.

Да-да, именно летящий вниз с подоконника белый кед заметил Женя, пришедший однажды к распахнутому окну на 10 минут позже обычного, когда Оля уже открыла своё окно, а Рыжий Жорик уже во всю заряжался энергией солнца на подоконнике. И как та мышка из сказки, случайно задел, не хвостом, но толстеньким задом сушившийся на окне олин кед. В то утро Женя никак не мог досмотреть сон, потом разбил ногу об стул, долго возился с пластырем, который никак не хотел приклеиваться. С трепыхавшимся пластырем на мизинце левой ноги Женя так и побежал вниз спасать белый кед. Рыжий Жорик меланхолично смотрел вниз. И, наверно, помышлял спихнуть вниз и второй кед, но потом скорее всего подумал, что и одного достаточно для долгожданной встречи двух сердец.

Спустя ещё десять минут Рыжий Жорик наблюдал, как Женя с Олей дружно смеялись, вспоминая ту серию из Друзей, когда Джо пытался отыскать незнакомку в доме напротив. Женя, правда, с задачей найти нужное окно справился быстро, чем окончательно очаровал Олю. А с первой секунды он очаровал её россыпью веснушек на немного застенчивых, но улыбчивых щеках и мурчащим спокойным голосом. Совсем как Рыжий Жорик, подумала Оля, беря белый кед из жениных рук, незаметно, но весьма любовно подпинывая своего кота правой ногой с неаккуратно залепленным пластырем мизинцем. Оля тоже стукнулась утром об стул, который уронил коварный Рыжий Жорик. И как мы уже знаем, сделал он это специально.

Аля и Серёжа дружили с детского сада. Продукты на детсадовскую кухню привозил смешной мужичок на тележке, запряженной серой в чёрную пятнышку лошадкой. Аля наблюдала за лошадкой издалека, теребя в ладошке сухарик. Серёжа однажды смело взял её за руку и подвёл к лошадке, одним лишь жестом объяснив, что лошадка добрая и будет рада Алиному сухарику.

В первый класс они пошли вместе, но посадили их за разные парты. Серёжу, как очкарика, — на первую, а Алю на вторую, у окна. Серёжа всегда уверенно тянул руку, зная ответы на вопросы учительницы. А Аля больше смотрела в окно на облака, в очертаниях которых она видела лошадок, крокодилов и кудрявую голову Серёжи.

В старших классах Аля писала за Серёжу сочинения по литературе. Он решал ей задачи по физике. После школы они шли домой через яблоневый сад, где тайком целовались, запутываясь в кривых ветвях старых деревьев.

В университеты областного города они поехали поступать вместе. Поджидали друг друга после экзаменов и шли отмечать хорошие баллы мороженым. Аля любила крем-брюле. А Серёжа любил Алю. Это он знал точно. С того самого дня, как приметил тоненькую девочку в синем пальтишке с вышитым облаком и радугой на спине. Девочка сжимал в руках сухарик и всем телом стремилась, но боялась подойти к серой в чёрную пятнышку лошадке.

После окончания университета, собрав книги по коробкам, Алиного кота и Серёжин фотоаппарат, они поселились в крошечной комнате на окраине города. У них была одна софа на двоих, чайник со свистком и большой плакат на стене с красивым видом: разведённый мост, шпиль и каменная набережная. Город — мечта!

Вчера Аля и Серёжа перевезли свои книги, кота, фотоаппарат, чайник со свистком и тёплый клетчатый плед в уютную мансарду в самом центре города-мечты. Сменив старые кроссовки и мартинсы на новые лёгкие торсинки, взявшись за руки, Аля и Серёжа отправились изучать город. У Серёжи в рюкзаке лежали фотоаппарат и карта. У Али — сухарик для лошадки, которую они обязательно встретят на площади. А ещё очень много любви. К этому прекрасному городу. И, конечно, к Серёже — к кудрявому мальчику в яркой жёлтой куртке, который давным-давно однажды взял её за руку и больше не отпускал.